В данной работе нам хотелось бы несколько восполнить этот методологический пробел и провести анализ одного из таких многоаспектных феноменов, чье явление (точнее, проявление) на исторической арене связано с именем героя настоящего сборника, Александра Невского. Впрочем, его имя послужит нам только отправной точкой для путешествия в те скрытые и недоступные обыденному сознанию пределы, которые и образуют специфический континуум человеческой культуры.
24 августа 1246 г. неподалеку от столицы Великого монгольского улуса Каракорума собрался хурилтай, съезд монгольской знати, для возведения на пустующий почти пять лет хаганский престол Гÿйÿка, сына покойного хагана Őгőдэя и внука “миропокорителя” Чингисхана. По монгольскому обычаю, при интронизации главы империи должны были присутствовать правители покоренных народов. Так на далеких берегах Орхона оказался великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович. Сначала, по свидетельству Джованни дель Плано Карпини, папского посла к монголам, ему самому и князю Ярославу “они (монголы. – П. Р.) всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды (хаганского шатра. – П. Р.)”. Однако вскоре князь “обажен бысть” неким Федором Яруновичем, судя по отчеству, крещеным половцем. Через некоторое время, согласно Плано Карпини, Ярослав Всеволодович скончался после того, как принял пищу и питье из рук могущественной Тőрэгэнэ-хатун, матери Гÿйÿка, регентши в период междуцарствия 1241 – 1246 гг. Причины таинственной смерти русского князя до сих пор неясны. Возможно, она связана с назревавшим конфликтом между Гÿйÿком и Бату, ханом улуса Джöчи. Их отношения испортились еще во время похода на Северо-Восточную Русь 1237 – 1238 гг., и теперь война между ними была неизбежной. Русского князя могли посчитать сторонником Бату и тайно расправиться с ним.
Как бы то ни было, после смерти Ярослава великим князем стал Святослав Всеволодович, который “сыновци свои посади по городом, яко же бе им отец оурядил Ярослав”. Хотя Тöрэгэнэ сразу же после гибели Ярослава Всеволодовича “поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца”, старший Ярославич не пожелал выполнить это повеление. Это и понятно: теперь доверие к каракорумскому правительству со стороны русских князей было серьезно подорвано. Зато выгоду создавшегося положения оценил князь Андрей Ярославич, младший брат Александра. Он решил сыграть на противоречиях между монгольскими правителями и получить великий стол в обход дяди и старшего брата. В 1247 г. “князь Андрей Ярославичь, внук Всеволожь, правнук Юрья Долгорукаго, праправнук Владимера Маномаха, поиде во Орду ко царю Батыю; он же приат его с честию”. Александру, чтобы защитить свои права, пришлось также поехать в ставку Бату. Последний “почтив” братьев, но “посла я к Каневичем”. Нарушить обычай и лишить престола Святослава Всеволодовича хан не посмел. Столь серьезные дела, как изменение порядка управления на зависимых территориях, решались в Каракоруме.
Там в это время Гÿйÿк отстранил от власти слишком влиятельную Тöрэгэнэ и разгромил поддерживающие ее группы знати. Несториане Кадак и Чинхай стали ближайшими советниками хагана, что наложило отпечаток на всю дальнейшую политику Гÿйÿка. Персидский хронист Рашид ад-Дин пишет, что “из стран Шама (Сирии. – П. Р.), Рума (Византии), Осов и Русов в его столицу направились христианские священники”. О присутствии в ставке хагана “русских клириков” упоминает и Плано Карпини. Намереваясь выступить в поход на своего соперника, Гÿйÿк собрал огромную армию. Но его замыслы далеко не ограничивались разгромом Бату. Было решено продолжить завоевания на западе, прерванные после смерти Öгöдэй-хагана. Плано Карпини замечает: “Одно войско, как нам говорили, должно вступить через Венгрию, другое  через Польшу; придут же они с тем, чтобы сражаться беспрерывно 18 лет... Еще надо знать, что Император (т. е. хаган. – П. Р.) собственными устами сказал, что желает послать свое войско в Ливонию и Пруссию”. Гÿйÿк приступил к сбору армии еще до начала своего правления. Эльджигидэй-нойана, своего верного сторонника, он с авангардом этой армии отправил в монгольские владения на Переднем Востоке. Наконец, в начале 1248 г. Гÿйÿк сам выступил в поход. Об истинной причине данного предприятия не сообщалось, хаган мотивировал его желанием вылечить болезнь, которой он страдал, воздухом и водой р. Имиля, находившейся по пути на запад.
Где-то в это время, наверное, к нему и прибыли русские князья. Спор между двумя братьями Гÿйÿк решил весьма своеобразно. В Лаврентьевской летописи мы читаем: “Приказаша Олександрови Кыев и всю Русьскую землю, а Андреи седе в Володимери на столе”. Это событие и станет предметом нашего исследования.
Интересно отметить, что в историографии оно оценивалось с полярно противоположных позиций. Если Н. М. Карамзин видел причину раздела русских земель в том, что хаган “был доволен” приездом братьев-Ярославичей, а В. Л. Егоров даже считает, что “за всю историю русско-ордынских отношений... не было более удачного результата, которого добились сразу два князя при минимальных материальных затратах и политических уступках”, то В. Т. Пашуто (и присоединившийся к нему Дж. Феннел) связывал решение каракорумского правительства с желанием ослабить русских князей и “подорвать влияние Батыя на Руси”.
Существовали и иные мнения. С. М. Соловьев ссылался на существование некоего завещания великого князя Ярослава, по которому Александр из владений отца получал Киев, а Андрей  Владимир. Но в летописи приведено прямое известие о том, что Святослав Всеволодович, сев на владимирский стол, “сыновци свои посади по городом, яко же бе им отец оурядил Ярослав”. Так что завещание Ярослава заключалось совсем в другом. Весьма шатко и предположение А. Н. Насонова о добровольном отказе Александра Ярославича от великого княжения в связи с признанием прав на него своего дяди Святослава Всеволодовича. По сведениям В. Н. Татищева, в Орде между братьями “многу стязанию бывшу”, что ставит под сомнение возможность такого великодушного поступка со стороны русского князя.
Некоторые историки (В. Т. Пашуто, Л. Н. Гумилев, В. Л. Егоров) относили время раздела великого княжения между братьями к периоду регентства ханши Огул Каймыш, начавшемуся после смерти Гÿйÿк-хагана в апреле 1248 г. Противоречия среди исследователей объясняются отсутствием точной хронологии поездки князей в Монголию. Летопись датирует начало их путешествия ко двору монгольского хагана 1247 г., а возвращение на Русь относит к 1249 г. Для нас вопрос о том, кто же все-таки произвел раздел Руси  Гÿйÿк или его вдова  не является принципиальным, однако можно привести два соображения в пользу “гÿйÿковской” точки зрения. Во-первых, мы уже говорили о том, что такие важные решения обычно принимались только хаганом. За его отсутствием решающее слово принадлежало Бату-хану, являвшемуся в период обоих междуцарствий (1241 – 1246 и 1248 – 1251 гг.) фактическим правителем империи. Во-вторых, именно при Гÿйÿке были сделаны еще две попытки установить двоевластие в зависимых странах. Речь идет о Грузии и Иконийском султанате.
В 1245 г., после смерти грузинской царицы Русудан, на престол Грузии претендовали сын покойной, Давид Нарин, и его двоюродный брат, Давид Улу. Последний был сыном старшего брата Русудан, царя Георгия IV Лаша (1213 – 1222). Оба царевича приехали в ставку Гÿйÿка, и тот разделил между ними их владения. Давид Нарин под именем Давида VI сел на западе Грузии. Он должен был подчиняться своему кузену Давиду VII Улу, которому отошла восточная часть страны, Кахети, со столицей в Тифлисе.
Приблизительно в то же время подобным образом был разделен Иконийский султанат (Рум). В 1245 г. скончался султан Гийас ад-Дин Кай-Хусрау II. Между его сыновьями 'Изз ад-Дином Кай-Ка'усом и Рукн ад-Дином Кылыч-Арсланом началась борьба за власть. В конце концов оба решили вынести свой спор на рассмотрение хагана. После некоторых колебаний Гÿйÿк разделил султанат между братьями. Земли к западу от реки Кызыл-Ырмак были предоставлены старшему брату, 'Изз ад-Дину, а восточная часть султаната  младшему, Рукн ад-Дину. Верховная власть принадлежала последнему.
Поразительная однотипность всех этих разделов заставляет думать, что за ними скрывается некая общая модель, которую необходимо выявить и подвергнуть анализу. Такой целью не задаются исследователи, чьи мнения приведены выше. Все эти мнения так или иначе вращаются вокруг сложившихся в науке стереотипов восприятия взаимоотношений Руси с монгольскими номадами. Но они не позволяют найти корни дуальной системы власти, установившейся на Руси и в других вассальных владениях Монгольской империи в 40-х гг. XIII в.
Институт двоевластия в социальной структуре Древней Руси не был таким уж новшеством. В весьма интересной монографии Д. Н. Александрова, С. А. Мельникова и С. В. Алексеева приводятся примеры функционирования этого института в более ранний период. Наиболее известны случаи соправительства Аскольда и Дира, Олега и Игоря, Ярослава Мудрого и Мстислава Черниговского, Рюрика Ростиславича и Святослава Всеволодовича. Авторы вышеупомянутой монографии возводили двоекняжие к изначальному дуализму военного и сакрального лидеров (об этом см. ниже). Но в древнерусскую эпоху соправительство потеряло постоянное место в социальной организации и выступало лишь как спорадическое “средство преодоления междукняжеских разногласий”. К тому же сфера его действия обычно ограничивалась пределами одной волости. Д. Н. Александров даже сомневается в возможности его наличия во Владимирском великом княжении.
Слабая функциональная значимость древнерусского дуализма власти резко контрастирует с ситуацией, сложившейся в кочевых обществах. Дуальная административная система там обычно соседствовала с аналогичным территориальным членением. Первое упоминание о подобной системе относится к эпохе сюнну (III в. до н. э. – II в. н. э.), предшественников монголов на политической арене Центральной Азии (если не в этнолингвистическом, то, по крайней мере, в хронологическом плане). По данным китайских источников, в основе организации управления у сюнну лежала дифференциация всех должностей на “левые” и “правые”, а вся империя сюнну делилась на восточную (левую) и западную (правую) части. Двоичная административно-территориальная организация была характерна и для последующих кочевых империй. Часто наряду с правой и левой частями в структуре кочевого общества фигурировал и центр, значительно меньший по размерам, чем оба крыла, являвшийся местопребыванием правителя (эта традиция восходит к сюнну и сяньби). Возникновение такой дуально-тернарной системы у монголов связано с именем Чингисхана, разделившего территорию своего улуса на три части: левое крыло (je’ün qar), правое крыло (bara’un qar) и центр (qol). Подробное исследование традиционных институтов власти у средневековых монголов принадлежит В. В. Трепавлову. Он установил, что дуальная схема обнаруживается на всех уровнях политической организации Монгольской империи, которая, по его мнению, состояла из двух огромных половин  западной и восточной  с границей по р. Джейхуну (Амударье). На востоке от Джейхуна правил сам хаган, а на западе  хан-Джучид, которого исследователь называет “старшим ханом западных улусов”. Последний номинально подчинялся Каракоруму, хотя пользовался поистине огромной властью в своих владениях. Обе половины империи внутри себя также делились пополам (улус Джöчи, к примеру, – на Белую и Синюю орды). И даже в них обнаруживаются следы дальнейшего дихотомического членения. Согласно В. В. Трепавлову, центр лишился своего функционального назначения вскоре после смерти Чингисхана, и принцип тотального дуализма восторжествовал. В итоге исследователь выводит следующие признаки соправительства, свойственные не только монголам, но обществам номадов в целом: “а) разделение державы на две части; б) сюзеренитет над каждой из них особого правителя; в) принадлежность соправителя к одному роду с верховным каганом; г) соправители не наследовали каганский престол; д) чаще всего соправительство устанавливалось после раздела отцовских владений между двумя старшими сыновьями; е) соправительство передавалось по наследству в роде первого соправителя; ж) западная часть державы номинально подчинялась восточной”.
Организационные принципы, прослеженные В. В. Трепавловым на “высшем уровне” организации Монгольской империи, недавно были исследованы американским монголоведом Д. Островским в сфере локальной администрации. Во всех монгольских улусах существовала двоичная система местного управления, включавшая гражданского (даругачи или шахна) и военного (таммачи или баскак) правителей. Но если В. В. Трепавлов относил “систему соправительства” к числу традиционных кочевых институтов, то Д. Островский рассматривал административный дуализм как заимствование из Китая, где дуумвират тайшоу – дувэй в местном управлении присутствовал с периода династии Цинь (III в. до н. э.).
Следует отметить, что устойчивость дуальных форм социальной организации в кочевой среде столь велика, что они сохраняются длительное время и после крушения огромных империй. Так, в XVIII в. они образовывали структуру бурятского этноса. Все буряты делились на восточных (забайкальских) и западных (прибайкальских). Последние, в свою очередь, состояли из двух крупных подразделений, возводивших свое происхождение к одному из двух легендарных предков  Булагату и Эхириту. Эхириты вновь делились на западную и восточную ветви, и т. д. Аналогичный феномен многократной дихотомии еще в XX в. наблюдался этнографами у туркмен.
В чем же причина удивительного шествия через века социального, административного, политического и этнического дуализма у номадов Центральной Азии? И на этот вопрос мы не найдем однозначного ответа, даже если обратимся к специальным теоретическим исследованиям. А. М. Золотарев, видный исследователь ранних типов социальных отношений, считал соправительство, равно как и иные проявления дуального принципа в жизни человеческих обществ, рудиментом дуальной организации, которую он называл “всеобщей первоначальной формой родового строя”. Согласно его теории, “каждая из двух первоначальных групп, на которые распадается первобытное стадо, образует род”, экзогамный, однолинейный и имеющий отдельного вождя. В процессе социогенеза первичная дуальная организация сменилась более сложными формами, но дуализм управления сохранялся гораздо более долгое время. А. М. Золотарев находил его у полинезийцев, индонезийцев, многих североамериканских, южноазиатских и сибирских народностей.
Эта концепция привлекает своей простотой. Но, к сожалению, в социальных науках простота далеко не всегда эквивалентна истине. Часто дуальная организация являлась не изначальной, а вторичной, позднейшей общественной формой. К тому же она не обладает той универсальностью, которую старался приписать ей А. М. Золотарев.
В отличие от него, Д. Н. Александров, С. А. Мельников и С. В. Алексеев не ставят двойственность власти в жесткую зависимость от дуальной организации. Они выделяют два типа двоевластия: фратриальный и функциональный. Лишь первый из них отражает двухчастную структуру социума, второй же вызван к жизни борьбой за власть военных предводителей и старой родоплеменной аристократии или жречества, выливающейся в разделение властных функций в социальном организме между военным лидером и “священным царем”.
Однако и эта теория выдержана в духе умозрительных социологических конструкций позитивистского толка, ищущих в гипотетических “прошлых состояниях” общества причины возникновения реально функционирующих институтов.
Наконец, прямо противоположную позицию занимает французский ученый Р. Эрц, ученик Э. Дюркгейма. Если А. М. Золотарев считал “дуалистическую классификацию мира” (т. е. действие дуального принципа в области культуры, мифологии и религии) “повсеместно вырастающей на основе дуальной организации”, то Р. Эрц, напротив, выводит социальный дуализм из религиозного, точнее, из постепенного распространения на все стороны общественной жизни фундаментальной оппозиции “священноепрофанное”, присущей архаичным религиям. Здесь мы впервые сталкиваемся с понятием оппозиции (противопоставления), организующим структуру дихотомических систем.
В действительности нет необходимости непременно выводить либо социальное из религиозного, либо наоборот. И в том, и в другом реализуется гораздо более общий принцип, суть которого можно выразить следующим образом: всякий дуализм есть первичная форма классификации явлений внешнего мира, осуществляемой архаичным сознанием. В этом смысле архаическая логика  это логика различений и противопоставлений. Осмысливая мир вокруг себя, носители традиционной культуры естественным образом разносили его элементы по двум взаимно противопоставленным рядам. Так, “верх” противопоставлялся “низу”, “большой”  “маленькому”, “хороший”  “плохому”. Эти бинарные оппозиции служили своего рода категориальной решеткой, сквозь которую архаичное мышление пропускало в себя информацию извне. С их помощью различные планы реальности выражались в терминах единого языка  языка бинарного анализа. Можно с уверенностью сказать, что древний человек мыслил антитетически, и это “полярное” мышление конституировало структурные диспозиции его социального мира. В таком случае вполне понятно, что “дуальная организация  это социальное выражение определенного взгляда на вещи”, и она просто не может быть вездесущей, ибо социальные отношения  далеко не единственное поле действия бинарного классификационного механизма. “Символический дуализм” мифа, религии, искусства и т. д. и “социальный дуализм” общественных систем часто совпадают, но могут функционировать и порознь.
Перенесенный в сферу социальной организации, бинарный принцип осмысляется как основа порядка и стабильности в человеческом коллективе. Древние египтяне, к примеру, воспринимали мир “дуалистическим образом в виде целого ряда парных противоположностей, сбалансированных в не изменяющемся равновесии. Вселенная в целом представлялась как "небо" и "земля". В этой концепции "земля", в свою очередь, понималась дуалистически, как "север" и "юг", "части Гора" и "части Сета", "две земли" или "два берега" (Нила)”. Равновесие оппозиций и олицетворяло всемирный порядок.
Аналогии с монгольским социальным дуализмом очевидны. Сходство еще более укрепляется тем, что в картине мира средневековых монголов столь же важное место отводилось оппозиции “Неба” (tengri) и “Земли” (etügen), верховных божеств религиозно-мифологической системы. Сам Чингисхан стал хаганом потому, что “Небо с Землей посовещались [и решили]: “Пусть Тэмÿджин будет владыкой улуса!””, т. е. в результате достигнутого равновесия высших космических сил. Неудивительно, что весьма характерная для традиционных обществ идея о лидере как мироустроителе и фигуре космического масштаба встречается и в средневековой монгольской культуре.
Однако глубинное противоречие бинарной системы в том, что, предназначенная для сохранения структурного равновесия в мире, она тем не менее несет на себе печать функционально-семантической асимметрии обоих членов противопоставления. Например, почти универсальна связь “правого” с “мужским”, а “левого” с “женским”. Эквивалентны эти понятия и в монгольской культуре, где правая сторона юрты считалась мужской, а левая, соответственно, женской. Поскольку юрта выходила дверью на юг, правая сторона ассоциировалась с западом, левая  с востоком. В Монгольской империи левое крыло улуса всегда находилось на востоке, а правое на западе.
Эти семантические ряды имели разную эмоциональную окраску. “По понятиям Монголов, – писал историк-Чингисид Абу-л-Гази, – левая сторона почетнее правой : потому что сердце есть царь в государстве тела, а сердце Бог устроил в левом боку”. Но если сердце  это “царь в государстве тела”, то правитель  это сердце социального организма. По этой-то причине монгольский хаган ведал восточной стороной Великого монгольского улуса. Даже после крушения последних остатков Монгольской империи в степи сохранялся старый порядок, по которому хаган лично управлял левым (восточным) крылом, а его соправитель и родственник джинон  правым (западным). Отсюда ясно, что левое в символической иерархии монголов обладало высшим статусом, нежели правое. “Левое” уподоблялось “верху”, в том числе, и в социальном плане. Поэтому во фразе тангутского правителя, обращенной к Чингисхану: “Стану твоей правой рукой и отдам [тебе] силу (т. е. покорюсь)”, вторая часть тавтологична первой.. А раз признак “левый” обладает большей семантической ценностью, то он маркирует “свое”. Так и есть: в свадебных обрядах современной монгольской народности дариганга восточная сторона  сторона своего рода, а западная  чужого, т. е. того, с кем собираются породниться.
Мы специально столь подробно остановились на функциях бинарных оппозиций в монгольской культуре, чтобы показать их высокую моделирующую способность внутри человеческих коллективов. Космическое и социальное, политическое и религиозное  все эти сферы насквозь пронизаны единой структурной организацией, основанной, в конечном счете, на особенностях логического аппарата архаичного мышления. Поэтому наше предположение о наличии определенного культурного стереотипа, скрытого за странными решениями хагана Гÿйÿка, не покажется таким уж произвольным.
Раздел грузинских и румских земель производился вообще в точном соответствии с монгольскими образцами. Как мы видели, в обоих случаях страна была поделена на западную и восточную части с наличием в каждой особого правителя из одного и того же рода, причем правитель восточной части облекался верховной властью. Случай с Ярославичами  более сложного свойства, так как нам неизвестны точные пределы данных им территорий. Из летописного сообщения ясно лишь, что старший брат, Александр, получил Киев и южнорусские земли, тогда как младший, Андрей, великокняжеский престол во Владимире. Таким образом, линия раздела предположительно проходила по оси северо-востокюго-запад. Это несколько отклоняется от стандартной монгольской модели. Неясно и то, почему Владимир был дан не Александру, а его младшему брату.
Для объяснения этих “структурных отклонений” нам придется вновь призвать на помощь монгольскую культуру. Прежде всего, не в каждом кочевом социуме территория разделялась на западную и восточную части. Империя тоба (IV – VI вв.) состояла из северной и южной половин, так же, как и монгольская империя Юань. Кроме того, именно владения старшей ветви Чингисидов, дома Джöчи, образовывали западную часть Великого монгольского улуса и зависели от Каракорума, где правили представители младших линий “золотого рода”. Прецедент был положен самим Чингисханом, который в 1225 г. выделил своему старшему сыну Джöчи владения на западе. Парадоксально, но в левой половине империи, традиционно считавшейся более почетной, равно как и на хаганском престоле (ассоциировавшемся с “верхом”), сидели младшие отпрыски Чингисова дома (“младший” всегда соответствовал “низшему” и “зависимому”). Этот парадоксальный высокий статус младших встречается во многих культурах мира, что дало повод Вяч. В. Иванову считать его “одной из нетривиальных особенностей асимметричных социальных отношений”. Быть может, именно позитивными коннотациями ряда “левый – женский – младший” следует объяснять такой широко известный факт, как почетное положение женщины у монголов.
Такая перестановка смысловых акцентов придавала всей системе определенную неустойчивость. У нас есть сведения о полной инверсии ценностных полюсов в культуре волжских калмыков. Даже по данным эпоса правая сторона у них считалась почетной. Именно на правой стороне кочевья располагались кибитки знати, в правое крыло входили “старейшие подданные владельческой ставки”, тогда как левое крыло образовывали завоеванные или же добровольно присоединившиеся к улусу иноплеменники. Аналогичная аксиологическая инверсия, но на микросоциальном (бытовом) уровне, зафиксирована этнографически в бурятской традиции начала нашего века . Причем вряд ли стоит рассуждать о диахроническом изменении релевантных семантических структур, ибо такая их диспозиция была вписана в культурные контексты, по-видимому, ab initio. Так, один китайский источник юаньского периода сообщает об административных назначениях кэрэита Чинхая, ближайшего советника Гÿйÿк-хагана, следующее: “Поскольку почиталась левая [сторона], Его Превосходительство (т. е. Чинхай) был назначен цзо-чэн-сяном (левым первым министром. – П. Р.). Когда вскоре предпочтение было отдано правой [стороне], [его должность] изменили на ю-чэн-сян (правый первый министр. – П. Р.).” И. де Рахевильц, опираясь на это свидетельство, высказал предположение, что монголы сперва приняли за основу китайский принцип почитания левой стороны, а затем якобы перешли к “правоориентированной” системе координат “в соответствии с их собственным обычаем” (sic!). Мы же предлагаем иную интерпретацию с учетом изначальной структурной рассогласованности монгольского семантического универсума, точнее, его имплицитной готовности к кардинальной перестройке своих конфигураций.
Подобная семантическая амбивалентность системы бинарных оппозиций и корреляций свидетельствует о том, что решающая роль в ней отводилась не элементам, а отношениям. Абсолютной фиксации оппозитивных признаков не наблюдалось; они могли менять свой семантический полюс, а явления одновременно противопоставляться по одним признакам и входить в одну категорию по другим. Семантическое наполнение оппозиций оформлялось ситуативно и зависело от контекста, а связь между противопоставленными понятиями была не постоянной, а реляционной. К примеру, монгольская лексема буруу ‘неправильный, ошибочный, дурной’ в своей реализации как бы “примиряет” обе антонимичные коннотативные системы – “монгольскую” и “калмыцкую”: хотя буруу вообще выражает идею “левого” как “неблагоприятного”, “недоброго” (что как бы противоречит монгольской традиции!) в таких сочетаниях, как буруу гар ‘левая рука’, буруу хол ’левая нога’ и пр., но выражение буруу тал ‘левая сторона’ имеет еще специфическое значение ‘правая сторона у верховных животных’, с которой монгол не садится на своего коня.
Таким образом, отступления от обычной монгольской схемы в связи с разделом русских земель между Ярославичами интерпретируются в рамках этой же схемы, ибо последняя отнюдь не являлась столь негибкой, как может показаться на первый взгляд. Принцип равновесия достигался тем, что старшему Ярославичу дали “символическую” столицу Руси (“Киев  мать городов русских”), младший же получил “политическую” столицу и вместе с тем верховную власть. Понятия стабильности и бинарности сополагались в архаическом сознании, отсюда и последовательное введение двоевластия монгольским хаганом в случаях соперничества из-за власти правителей Руси, Грузии и Рума.
Этот акт можно рассматривать и как попытку установления единой организации власти во всей Монгольской империи. Гÿйÿк, так же как и другие монгольские хаганы, испытывал твердую уверенность в своей предызбранности Небом для объединения всего мира. В письме папе Иннокентию IV он писал: “Силою Бога (Неба. – П. Р.) все земли от восхода солнца до его захода были пожалованы нам”. Еще Чингисхан ставил своей целью утверждение всеобщего порядка на завоеванных территориях. По его собственным словам, “на то воля Божья, чтобы мы захватили землю и сохранили порядок и утвердили (y)asax”. Носителями порядка в традиционных культурах всегда выступали “свои” институты и установления, ибо любое архаичное общество помещало себя в Центр мира и воспринимало свою культуру как некий идеальный тип. Поэтому распространение порядка за пределы своих границ проходило в форме простого переноса на иные территории знакомых принципов мироустройства. Все народы мира считались подданными Великого улуса, и монголы, вообще говоря, слабо различали подданных реальных и потенциальных.
В отношениях с внешним миром традиционное общество придерживалось двойственной стратегии: с одной стороны, оно стремилось максимально отгородиться от него и противопоставить себя ему (чему служило и наделение всего “чужого” устойчиво негативными атрибутами), а с другой  распространить себя вовне и освоить окружающее пространство (в буквальном смысле, т. е. сделать “чужое” “своим”). В эпоху мировой империи монголов возобладала вторая тенденция, тенденция “уподобления себе”, не означавшая, конечно, тотальной нивелировки всех подданных “всеязычного улуса”, но нацеленная на то, чтобы снять с них тот налет инаковости, который выступает главным препятствием для межкультурной коммуникации. Речь шла о взаимном уравновешивании политик “замкнутости” и “открытости”, ведь, как писал Б. Ф. Поршнев, “всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет; мера противопоставления есть мера объединения”. Чтобы вступить в контакт с иной культурой, нужно “перевести” ее на свой “язык”, так как “пока другая культура осознается как текст на другом языке, как текст абсолютно непереводимый, она исключена из смыслообразовательного механизма данной культуры”.
Однако порядка и стабильности в империи достичь так и не удалось. Военное столкновение между Бату и Гÿйÿком предотвратила только смерть хагана весной 1248 г. Начавшаяся борьба между Джöчидами и домом Öгöдэя воспрепятствовала скорому возвращению Ярославичей на Русь. Лишь в 1249 г. они прибыли в родные пределы. Решением Гуйука не были довольны ни Александр, не получивший владимирский стол, ни Андрей, вынужденный делить власть с братом. Александр Ярославич даже не захотел поехать в ставший к этому времени провинциальным Киев, а остался в Новгороде. А князь Андрей, выгнав из Владимира дядю и вокняжившись, в 1250 г. женился на дочери Даниила Романовича Галицкого и заключил с ним союз, предположительно имевший антимонгольскую направленность. В Монголии между тем после трехлетней борьбы в июле 1251 г. хаганом был провозглашен Мöнкэ, протеже Бату. Началась расправа со всеми, кто поддерживал Öгэдэевичей. По образному выражению Г. Е. Грумм-Гржимайло, “приверженцев князей Угöдэевой ветви искали на всем протяжении Монголии от Желтой реки до Отрара и Енисея, и много при этом погибло достойных людей, с которыми их недруги искали лишь случая свести личные счеты”. Воспользовавшись “сменой курса”, Александр Ярославич поехал в 1252 г. в Орду с жалобой на брата. В. Н. Татищев пишет : “И жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна”. Наиболее серьезным обвинением в адрес Андрея была жалоба на неполную выплату им каких-то налогов хану. Этого было достаточно: Бату отправил на Русь отряд под командованием темника Неврюя. Андрей не сумел организовать оборону и бежал из Владимира в Швецию, а монголы “россунушася по земли... и много зла створше отидоша”. Ярлык на великое княжение Бату-хан вручил Александру Ярославичу.
Так закончился кратковременный период существования на Руси своеобразной дуальной системы власти. Она изначально была обречена на крах, ибо не корреспондировала с политической культурой тогдашней Руси. Вместо порядка двоевластие повлекло за собой дестабилизацию внутреннего положения Руси и других стран, оказавшихся в сфере его действия. В Иконийском султанате оно привело к стремительному распаду государства. Возникали волнения среди подвластных Сельджукидам кочевых племен, ослаблялась зависимость окраин. Уже в начале 1260-х гг., после изгнания одного из соправителей, 'Изз ад-Дина Кай-Ка'уса, единодержавие в Руме восстановилось. Но это уже не могло остановить его коллапс. В начале XIV в. султанат как единое целое перестал существовать.
В Грузии двоевластие продержалось гораздо более длительное время, подпитываемое партикуляристскими настроениями княжеских родов. В отличие от Рума, грузинские царства сумели сохранить целостность своих территорий. Наконец, в начале XIV в. восточногрузинский царь Георгий VI Блистательный (1314 – 1346) сумел постепенно объединить страну, пользуясь ослаблением монгольских ильханов Ирана. В 1329 г. кутаисский престол был упразднен, а вскоре Георгий присоединил и другие мелкие грузинские княжества.
Но ликвидация системы соправительства не означала прекращения монгольской политики по “освоению” завоеванных территорий. На место административного дуализма пришли иные социальные институты (баскачество, десятичная организация), которые также можно рассматривать в предложенном нами ключе. Тем не менее иногда выходила на поверхность и прежняя дуальная система: так, в 1328 г. хан Узбек разделил великое княжение между Иваном Калитой и Александром Суздальским (кстати говоря, потомками первоначальных соправителей). Но и этот дуумвират просуществовал всего три года.
Дальнейшие исследования в области русско-монгольского межкультурного взаимодействия помогут лучше прояснить характер монгольской политики на Руси. Конечно, в нем были задействованы и другие “смыслообразовательные механизмы”, роль и функции которых определят будущие разыскания. Но следует всегда иметь в виду неоднозначность и многоаспектность таких феноменов, чья интерпретация не должна замыкаться в рамках какого-нибудь одного плана (политического, социального, религиозного, психологического и пр.). К. Леви-Строс справедливо говорит о том, что “в определенном смысле всякий психологический феномен есть феномен социологический, что ментальное отождествляется с социальным. Но, с другой стороны, все переворачивается: доказательство социального не может не быть ментальным; иными словами, мы никогда не сможем быть уверенными в том, что добрались до смысла и функции института, если мы не в состоянии воскресить его влияние на индивидуальное сознание”. Все стороны жизни людей переплетаются между собой и, так сказать, взаимно перекодируют друг друга, образуя в результате ту комплексную, разноплановую, но удивительно монолитную реальность, имя которой - культура.
оригинал на http://khubilai.narod.ru/business.html
