Городовиков Басан Бадьминович родился в 1910 г. Член КПСС с 1939 г. В 1938 г. окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе и в 1955 г. — Военную академию Генерального штаба. С 1927 по 1961 г. служил в Советской Армии, пройдя путь от командира взгода до заместителя командующего войсками военного округа. В 1941 — 1942 гг. — командир партизанского отряда и партизанского района Крымского фронта, в 1943—1945 гг. — командир 84-й стрелковой дивизии. С 1961 г.— второй, затем первый секретарь Калмыцкого обкома КПСС, Герой Советского Союза (1944 г.). Член ревизионной комиссии ЦК КПСС с 1961 по 1966 г. Кандидат в члены ЦК КПСС с 1966 г. Депутат Верховного Совета СССР 6—9 созывов.

Своего дядю Аку (так все мы звали его по-калмыцки), жившего с семьей в станице Платовской до 1918 года, я почти не знал, так как был мал, а станицу и его домик немного помнил, потому что мои родители ездили в семью дяди и брали меня с собой.
Станица эта в стародавние времена называлась Гремучий Колодезь. Название, видно, дал ей бивший вблизи мощный родник. Деды рассказывали, что шум выбрасываемой воды слышался на 25 верст. Потом родник был немного забит, чтобы уменьшить дебит воды, а станица Гремучий Колодезь в ознаменование победы в Отечественной войне 1812 года и в честь донского казака, руководителя партизанского казачьего отряда Платова, была переименована в Платовскую (ныне Буденновская). У родника на возвышенности русскими селянами была построена красивая каменная церковь. Сам родник хорошо ухожен.
Хата-мазанка дяди Аку, где жила его жена Занда и две дочери Какалина и Помпа, стояла в метрах 400 от этого родника. У протекающего около дома родника находился их огород, где росло и несколько фруктовых деревьев, что было новым для калмыцкой семьи. Даже по ведению небольшого хозяйства — с огородом, с посаженными деревьями — складывалось положительное мнение как о человеке, стремившемся к передовому, современному. Ведь у жителей-калмыков хутора Мокрая Эльмута, раскинувшегося по берегу речушки Эльмута, никогда не было своих огородов и садов, и только богатый плантатор болгарин выращивал овощи всех видов и обеспечивал ими станицу Великокняжескую, в которой жила казачья аристократия и коннозаводчики.
Дядю Аку впервые я увидел осенью 1918 года, когда однажды он заскочил к нам с группой всадников и со своим ординарцем Александром Марковичем Заиченко, большим другом нашей семьи. В тот памятный день дядя предстал передо мной во всей своей красе и блеске: весь в ремнях, обвешанный холодным и огнестрельным оружием поверх короткой кожанки, в серой казачьей папахе с голубым верхом и красной лентой, перетянутой наискосок через папаху. Мне, девятилетнему мальчишке, он доверил держать своего коня, необыкновенно красивого и крепкого, под новеньким седлом, украшенным бляхами, всевозможными насечками и ремешками.
От всего увиденного у меня дух захватывало. Уловив мой восхищенный взгляд, дядя спросил:
Ну что, нравится тебе мой конь? — и, не дожидаясь ответа, добавил:
Его зовут «Клоп», а снаряжение, которое ты видишь на нем, я «одолжил» у белогвардейского офицера на время, пока не побьем всех буржуев.
Потом, дружески потрепав меня и потискав за плечи, весело проговорил:
— И у тебя будет такая лошадь и седло, когда станешь большим.
Через некоторое время дядя собрался уезжать. К нам во двор подошел с семьей его ординарец Александр Маркович, дом которого находился на противоположной стороне улицы. Его называли по-уличному Бурмха, что означало говорун. И вот он, весельчак и балагур, придерживая под уздцы своего горячего коня, громко свистнул, заложив два пальца правой руки в рот. Услышав сигнал, с ближайших дворов стали выезжать верховые. К ним подошел дядя и сказал, чтобы снимали посты. Обращаясь к собравшимся хуторянам, дядя Аку сказал:
- До скорого свидания, менде бятн (Будьте здоровы: до свидания (калм.)). Вот побьем буржуев, белую контру и вернемся домой. А вы живите дружно, помогайте друг другу.
Эти слова он сказал, уже сидя в седле, затем, дав повод и пришпорив коня, перемахнул через плетень и поскакал в степь. За ним помчались остальные всадники, приезжавшие с дядей.
Кроме Заиченко, я узнал еще одного нашего хуторянина Ивана Петрова, проскакавшего мимо нас и протяжно кричавшего на прощанье: «Менде бят-н-н-н».
Победой трудового народа над контрреволюцией окончилась гражданская война. Красная Армия вышвырнула вон с нашей земли интервентов. В хуторе чувствовалось, как год за годом жизнь входила в нормальную колею. Помогая родителям по хозяйству, я взрослел, набирался жизненного опыта.
Но счастливая и беззаботная пора жизни кончилась очень рано. Родители умерли. Оставшись один на один с обрушившимся на меня горем, я мучительно думал, как жить дальше. Ведь на моих плечах осталось, хотя и небольшое хозяйство, требовавшее повседневных забот и труда. До совершеннолетия моим опекуном был Павел Шарманджинов, муж сестры Оки Ивановича. Иногда в памяти всплывали мальчишеские годы и слова, сказанные дядей Аку: «И у тебя будет такая лошадь и седло, как станешь большим».
Переписываясь с дядей, я иногда сообщал ему о своих намерениях строить жизнь на хуторе. Но в ответных письмах, он советовал и прямо-таки требовал, чтобы я распродал все свои пожитки и добивался посылки на учебу в Краснодарскую кавалерийскую школу горских национальностей. На мою просьбу ответили положительно. По рекомендации Пролетарского РК ВЛКСМ и направлению райвоенкомата я приехал в Краснодар, но, так как мне не исполнилось 17 лет, до осени 1927 года я был зачислен в команду обслуживания, а потом принят в число курсантов.
Для меня началась новая жизнь, полная забот и тревог, но она ежедневно приносила много радостей познания и открытий неизведанного.
В мае 1930 года я окончил кавалерийскую школу по первому разряду, дававшему право выбора места службы, и был направлен командиром взвода 76-го кавполка 12-й кавалерийской дивизии в станицу Пролетарскую (бывшую Великокняжескую). Вся последующая служба проходила в полюбившемся мне роде войск — кавалерии. В начале Великой Отечественной войны командовал кавалерийским полком.
В моей благодарной памяти хранятся все встречи, которые иногда случались у меня с Окой Ивановичем. Видясь с ним, я каждый раз выносил впечатление о нем, как о человеке, который, встречаясь не только с близкими ему людьми, но и со всеми, с кем хоть ненадолго сводила судьба, неизменно оставлял в них частицу своей души, оставлял следы своего большого сердца.
Как-то в один из осенних дней 1930 года я выполнял свои обычные служебные обязанности в полку. Только что закончились учения, мы приводили себя в порядок, строили планы на будущее. И вдруг телеграмма из Проскурова от Оки Ивановича. Он приглашал меня провести вместе очередной отпуск. Если командование разрешит отпуск, мне следовало в назначенный день и час прибыть на станцию Ростов и подойти к одному из вагонов скорого поезда. Командовал 76-м кавалерийским полком известный в то время военачальник, душевный человек, искусный кавалерист, хорошо знавший Оку Ивановича по гражданской войне. На моем рапорте появилась резолюция «Разрешаю». И вот я в Ростове. Нашел нужный поезд, вагон. Теплая встреча, объятия. В дороге дядя подробно расспрашивал меня о службе, о моих командирах, о родственниках и о многом другом. Так незаметно, в разговорах, перемежавшихся шутками-прибаутками о быте армейской жизни, которых Ока Иванович знал великое множество, особенно из жизни незадачливых кавалеристов, путавших в начале службы команды «вольт—направо» и «вольт—налево» или не умевших отличить хвост от гривы по жесткости и толщине волос, мы приехали в Сочи.
На привокзальной площади я стал очевидцем случая, крепко врезавшегося мне в память и служившего примером того, как душевно, внимательно и с большим тактом относился Ока Иванович к любому человеку, с которым он встречался на жизненном пути. Выходя из вагона, я взял наши чемоданы, и мы не спеша пошли по перрону. Не успели осмотреться, :как услышали возглас: «Ока Иванови-и-ч!» На противоположной стороне привокзальной площади какой-то человек махал рукой и повторял: «О-к-а-а Ивано-ви-и-ч!» Затем, сняв головной убор и подняв его над головой, быстро зашагал в нашу сторону. Дядя тоже снял фуражку и, держа ее в поднятой руке, пошел навстречу человеку, восклицая: «Oгo-го-го, ка-за-че!» Встретившись как близкие знакомые, они начали тискать друг друга, обнимать, толкать кулаками в грудь. Через несколько минут подошел к ним и я с чемоданами, но они, не обращая на меня внимания, продолжали разговор. Ока Иванович толкал его в живот, видимо говоря, что у него уже большой живот и т.д.
Потом Ока Иванович сказал своему товарищу:
— Вот познакомься, краском, мой племянник, видишь, тоже кавалерист.
Тот пристально посмотрел на меня и вдруг выпалил:
Да он тебя перерос, Ока Иванович.
Дядя оценил шутку по-своему и ответил:
Не перерос, а стал длиннее. — Потом добавил. — А впрочем, почему бы им не расти, на обильных-то советских харчах они поднимаются, как на дрожжах.
Прощаясь со своим знакомым, дядя пригласил его в санаторий «Союз горнорабочих», куда мы направлялись по путевкам, полученным от украинского профсоюза горняков. Этот профсоюз шефствовал над корпусом Червонного казачества, которым в то время командовал Ока Иванович.
На прощанье, говоря вперемешку русские и украинские слова, дядя добавил:
— Обязательно приходи, мы там с племянником будем отдыхать, побалакаем о жизни, о наших делах.
Когда он ушел, я спросил у дяди:
— Кто это встретился с вами?
Моему удивлению не было границ, когда Ока Иванович очень спокойно заметил:
- Представь себе, не знаю и не могу вспомнить, встречался ли с ним когда-нибудь.
- Как же так, — говорю я дяде, — вы бежали к нему навстречу, словно это был один из самых близких ваших друзей. Поднятая вверх фуражка, возгласы «Здорово, казаче!».
Ока Иванович помедлил, взглянул на меня с хитринкой, а затем рассуждал вслух:
- Раз он бежал ко мне, называя по имени, значит, он узнал меня еще издали, следовательно, это был мой сослуживец по Первой Конной армии. Теперь подумай, что получилось, если бы я оставался на месте, не двинулся к нему навстречу. Он вправе подумать, что я не узнал его или не хотел узнать, отметил про себя, что человек, видно, продвинулся в жизни и зазнался. А самое важное в этой встрече, — продолжал Ока Иванович, — состоит вот в чем. Допустим, я действительно его не знаю, но разве можно было в ответ на его радостные возгласы и желание повидаться со мной, сказать: «Что-то я вас не помню». Представляешь, какую кровную обиду нанес бы я человеку, рядом с которым когда-то сиживал в кавалерийском седле, под одним боевым знаменем воевал против белогвардейцев. Разумеется, всех своих бойцов знать в лицо я не мог, не в состоянии запомнить многих фамилий, ведь за годы гражданской войны через Первую Конную армию прошло, наверное, не менее 150 тысяч бойцов, а в моем подчинении в 4-й, а затем 6-й кавалерийских дивизиях были тысячи людей, которых я посылал в бой, а часто и сам водил их в кавалерийские атаки. Им легче было запомнить меня, чем мне их, хотя многих конармейцев я знал и по фамилии, и лично. Вот встретимся с моим новым знакомым в санатории, поговорим по душам, вспомним былые походы, тогда можно и открыться, не обижая человека, что вот, де, запамятовал, где мы встречались, в каком полку он служил и т.д. А начальника санатория попрошу, чтобы строго учитывал, сколько бывших конармейцев отдыхало у него, а если не приходилось им тут лечиться, то про этого знакомого скажу: «Встречай конармейца, позаботься о нем и его здоровье, он не жалел самой жизни, когда бился за Советскую власть...».
Ока Иванович говорил увлеченно, чувствовалось, что его волновала и эта встреча, и разговор.
— Вот так, дорогой, надо всей душой и сердцем чувствовать друга. Иначе никак нельзя.
Подобно встрече на привокзальной площади Ока Иванович и среди отдыхающих всегда чувствовал себя, словно среди близких и давних знакомых. Отдыхающие в основном были шахтеры Донбасса. Оку Ивановича приглашали на многочисленные мероприятия, которые устраивались администрацией санатория, а то и просто поговорить с группой рабочих за чаркой горилки. Он не отказывался от приглашения, балагурил, рассказывал смешные истории из своей жизни и службы. Но водки никогда не пил. Об этом узнали все, кто занимался организацией подобных встреч. В одной из компаний для угощения знатного краскома достали крымского вина масандра и не менее знаменитого и входившего тогда в моду абрау-дюрсо. На этой встрече Ока Иванович рассказал забавный случай времен гражданской войны. После взятия Ростова-на-Дону С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов и Е.А. Щаденко решили отметить это событие, пригласив командиров и комиссаров дивизий. С.М. Буденный знал, что кавалеристы захватили на станции вагон с абрау-дюрсо, но на праздничном столе трофейного вина не было. Командарм крикнул начальнику полевого штаба Степану Андреевичу Зотову. «Где же абрау-дюрсо?» — Зотов подумал, что речь идет о каком-то новом краскоме, которых в то время стали все чаще присылать в Первую Конную армию, поэтому ответил с ходу, что он его направил в 4-ю кавдивизию.
— На это я заметил Зотову, — рассказывал Ока Иванович, — что ты такого краскома иностранца не направлял.
Разговор услышал Семен Михайлович и сказал, что мы все перепутали.
Я у тебя, Степан Андреевич, спрашиваю про знаменитое вино, которое нам досталось с трофеями, а ты мне про краскома.
Можете себе представить, как все мы смеялись по этому поводу. Наверное, так смеялись только запорожцы при составлении письма турецкому султану.
После подобных встреч Ока Иванович всегда говорил мне: — Смотри, водку не пей, лучше учись, деньги расходуй только на дело, покупай книги. — Многие из таких бесед он заканчивал советом готовиться к поступлению в военную академию.
— Без высшего военного образования ты будешь не только неполноценным командиром, но и вообще неполноценным человеком. — И всякий раз добавлял, что об этом он не раз говорил своим дочерям. Действительно, в последующем они обе окончили высшие учебные заведения.
При этом он рассказывал о том, что в то время уже было введено новое правило поступления в военные академии, согласно которому туда можно было поступить, только успешно сдав экзамены по программе средней школы. А кавалерийская школа не давала нужного объема знаний по общеобразовательным предметам.
Все добрые советы и наставления Оки Ивановича сыграли большую роль в моей жизни. Проходя службу в 5-й Блиновской кавдивизии под Житомиром, в 1932 году я поселился на квартире в учительской семье. Муж преподавал в школе математику и физику, а его жена — русский язык и литературу. Три года с их помощью в вечернее время, после работы я занимался по программе средней школы. В 1935 году я выдержал приемный экзамен, то есть через несколько лет выполнил наказ дяди, поступив в Военную академию имени М.В. Фрунзе.
В бытность слушателем академии я встречался с Окой Ивановичем после возвращения его из Италии, где он наблюдал за маневрами итальянской армии. Он дал глубокий анализ состояния армии одной из крупных европейских держав, особенно метко охарактеризовал итальянскую конницу. Смешно рассказывал о всей парадности этих «учений», о наряженных, как куклы, итальянских кавалеристах. И добавлял, что мы, конечно, так своих кавалеристов не готовим, ты об этом знаешь. Рассказывал и о том, что ему, степняку-калмыку, пришлось сидеть рядом за одним столом с итальянским королем на прощальном приеме представителей иностранных государств, потому что он оказался старше в военном звании среди всех иностранных представителей. Потом он вручил мне охотничье ружье, подаренное ему Муссолини от имени короля, посоветовав при этом:
— Если когда-нибудь встретишь этого задаваку-прохвоста Муссолини, убей его с его же ружья... — И в заключение добавил. — Вот видишь, как меня возвысила наша партия и Советское правительство, что поручила и доверила мне представлять военное руководство нашей социалистической страны, и мне пришлось сидеть рядом с живым королем.
Один из своих каникулярных отпусков я провел у Оки Ивановича в Ташкенте. И мое пребывание в гостях он использовал для того, чтобы я лучше изучал военное дело. Он рассказывал о содержании целого ряда фундаментальных исследований советских военных теоретиков, в особенности таких, как книга В. Триандафиллова «Характер операций современных армий», которая в 30-е годы переиздавалась четырежды. Тогда по своей неопытности я не до конца понимал причину особого интереса Оки Ивановича к этому труду. И лишь в более позднее время, особенно в годы Великой Отечественной войны, когда проведение глубоких операций вошло в практику боевых действий войск Красной Армии, я понял, что Ока Иванович основательно изучал по первоисточникам теорию советского военного искусства, в частности, оперативное искусство и тактику. Он штудировал и другие книги советских авторов, например, работу Г.С. Иссерона «Эволюция оперативного искусства», изданную в 1932 году, «Стратегическое развертывание войск (по опыту 1-й империалистической войны 1914—1918 гг. и гражданской войны СССР)» — солидный научный труд профессора В.А. Меликова, изданный академией в 1935 году с предисловием маршала Шапошникова. Он не пропускал ни одной ценной книги, посвященной строительству и применению конницы в бою и операции.
Слушая дружеские наставления Оки Ивановича, я всегда и везде, куда забрасывала меня судьба, старался изо всех сил, чтобы не посрамить фамилии Городовиковых. Да простит меня читатель, что здесь я касаюсь персонального момента, к тому же, может быть, это звучит несколько высокопарно, но в одной из встреч, когда он наставлял меня на верный путь, я ответил ему: «Знаете, дядя, я приложу все силы, я буду стараться быть таким же, как вы. Фамилии нашей не посрамлю».
Не имея возможности часто встречаться с Окой Ивановичем, я регулярно переписывался с ним даже в суровые годы Великой Отечественной войны, сообщал ему о своих боевых делах на фронте, советовался по житейским вопросам. Однажды Ока Иванович нашел возможным заглянуть и ко мне в 251-ю стрелковую дивизию, которой я тогда командовал. Было это летом 1942 года, вскоре после прорыва немецкой обороны и освобождения города Погорелое Городище. Он прибыл как раз в тот момент, когда мы начали готовиться к наступлению с целью освобождения временно оккупированных врагом районов южнее и юго-восточнее Ржева. В целом дела в 5-й армии, куда входила наша дивизия, обстояли неплохо, народ подобрался боевой, имелась в достаточном количестве и боевая техника. Ока Иванович настоял на том, чтобы я показал ему позицию противника. Мы прошли в траншеи нашего переднего края. Он был настолько опытен в военном деле, что мимо его внимания не прошел ни один факт не очень удачного расположения некоторых огневых точек, в частности, пулеметных. Осматривая впереди лежащую местность, он обратил внимание на то, что из этих пулеметов лучше вести не фронтальный, а косоприцельный и фланговый огонь, губительный для противника своей внезапностью и эффективностью. Исправляя замеченные недочеты, я вспомнил, что задолго до войны Ока Иванович и его коллеги по военной профессии тщательно и всесторонне готовились сами и готовили войска к будущей войне. Такая подготовка была одной из важнейших предпосылок нашей блистательной победы над армией фашистской Германии.
Хотя предстояли жесточайшие бои с гитлеровскими войсками, настроение у бойцов и командиров было приподнятое. И сам Ока Иванович был в таком же приподнятом настроении, говорил с уверенностью и убежденностью о неизбежности нашей полной и окончательной победы. Вдосталь наговорившись с Окой Ивановичем обо всем, что его интересовало, мы расстались, чтобы вновь встретиться уже в исторические дни празднования Победы в Москве.
Вот таким жизнедеятельным, общительным, внимательным, лично организованным, дисциплинированным, всегда работающим без устали над собой и великодушным вошел в мою жизнь Ока Иванович с самых ранних лет. И через всю свою жизнь я пронес о нем самые искренние чувства уважения как к человеку, вся деятельность которого была посвящена благородному и возвышенному делу вооруженной защиты социалистического Отечества, охране мирного созидательного труда советского народа, строящего светлое будущее — коммунизм.