Дружеский приём немецких частей в Калмыкии и стремление калмыков к сотрудничеству с немцами, оказались для советских властей политическим вызовом, который они пытались решить на пути усиления пропагандистской работы. В связи с этим казалось очевидным обрисовать калмыкам последствия рассовой политики национал-социалистов.
110-я кавалерийская дивизия - советская калмыцкая часть - призвала 12 сентября 1942 года весь калмыцкий народ к мужественной борьбе против смертельной немецкой опасности "порабощения и физического уничтожения". "Немецкие захватчики", - говорится в призыве, - "презрительно заявляют, что калмыки и другие восточные народы - не люди, а дикари." Уничтожение калмыков считается у гитлеровцев "защитой" европейской культуры от дикарей.
("Воззвание воинов 110-й калмыцкой кавалерийской дивизии к Калмыцкому народу от 12.9.1942 года в связи с оккупацией немцами ряда улусов Калмыкии.")

Такие провокации в первые недели войны были не совсем беспочвенными, поскольку некоторые официальные власти рассматривали "азиатов" в пику реальности как самых верных сторонников большевизма, расценивали их как "неполноценных" с рассовой точки зрения и соответственно с ними обращались.
Пленные Красной Армии, родом из Средней Азии или Кавказа, выглядевшие иначе, назывались в целом по ошибке "монголами", они подвергались в лагерях особым придиркам, а зондеркоманды СД и СС иногда их отсортировывали и сразу расстреливали.

Такой подход был, естественно, кошмарной политической ошибкой - не говоря уже о его моральной преступности - поскольку он сразу восстанавливал против немцев все национальные меньшинства, которые с самого начала были готовы к сотрудничеству с немцами.
С протестом выступили не кто иные как Служба иностранной разведки Вермахта при поддержке Имперского Министерства по делам оккупированных Восточных территорий.
Розенберг не побоялся поднять этот вопрос перед Гитлером.

(28.2.1942 года Розенберг направил Командованию Вермахта самое резкое письмо, в котором назвал судьбу советских пленных в немецких лагерях "трагедией величайшего масштаба" и потребовал обращаться с пленными "по законам человечности".)

Политический интерес Восточного Министерства ориентировался, как известно, на неславянские народы Советского Союза, и поэтому отношение к ним подверглось после первоначальных эксцессов кардинальной перемене, в том числе и со стороны СС.
Особенно следует отметить, что именно Вермахт был наиболее далёк от какой-либо ненависти к этническим группам.

Самым большим аргументом против советской пропаганды было как раз великодушное отношение к калмыкам и именно это великодушное отношение оказывало помощь немецкой пропаганде, боровшейся за доверие калмыков.
3-го ноября 1942 года на страницах газеты "Свободная земля" профессор фон Рихтгофен, специальный уполномоченный по калмыцким вопросам, организовал полемику с Нарановым, который утверждал в своей листовке, что для немцев калмыки
являются диким народом, "который должен быть уничтожен и обращён в рабство немецкими помещиками и баронами". Рихтгофен доказывал, что наоборот, уже издавна существуют традиции немецко-калмыцкой дружбы. Он напомнил своим читателям о Войнах за Освобождение, когда король Пруссии Фридрих Вильгельм III наградил храброго союзника подполковника Серепа Чана Тюменя, "доблестного командира 2-го Kалмыцкого конного полка, высоким военным орденом".
Той же цели служила 8.11.1942 года и статья Рихтгофена, посвящённая "гениальному сыну калмыцкого народа" Фёдору Ивановичу Калмыку (1764-1821), одному из признанных и в Советском Союзе художников, который после завершения образования в Петербурге и Екатеринбурге объездил Европу и снискал славу в Греции, Италии, Франции и Англии. В России он не смог устроиться и по протекции Баденской принцессы Амалии он был назначен в 1806 году придворным живописцем на службе у Великого Герцога Людвига Баденского, а после его смерти в его честь был воздвигнут памятник.
Рихтгофен считал Ф.И.Калмыка идеальным символом немецко-калмыцкого сотрудничества, поскольку в нём счастливым образом совпали природные таланты его народа с рамками европейской, и прежде всего немецкой, культуры. И именно в Германии он нашёл свою вторую родину.
"Сегодня, когда ... немцы окончательно освободили большинство калмыков от большевисткого насилия," - так заканчивается эта эффектная пропагандистская статья, - "мы вспоминаем с самым большим уважением Фёдора Ивановича Калмыка, его жизненный путь и его успехи в искусстве."

В пропагандистской борьбе за симпатии калмыков советская сторона стала быстро проигрывать, как о том свидетельствует её раздражённая реакция.
24.10.1942 года oбком ВКП(б) принял решение начать издательство газеты "Вести с Родины", чтобы как-то отреагировать на политику немцев. Эта газета, которая обычно разбрасывалась с самолёта в немецких тылах, вышла всего в семи номерах, если сравнивать с 50-ю номерами немецкой газеты "Свободная земля".
Перед лицом ничтожного влияния своей контрпропаганды, становятся понятными резкость и желчность, с которой советские власти обличали "демагогическую политику фашистов", которую они обвиняли в том, что последняя прибегает в своих антисоветских акциях к самым грязным способам.

Самое странное, что под такими грязными способами они понимали, например, восстановление религии и частной собственности, т.е. как раз то, в чём оккупанты нашли среди населения полную поддержку.
Особую ненависть вызывало возрождение калмыцкого национального сознания и "усилия по поддержке национальной вражды между калмыками и русскими".

Антирусские настроения не нуждались в особой поддержке со стороны немцев - в документах есть много свидетельств о "сильных противоречиях" между калмыками и русско-украинским населением.
Но точно так же как немцы пытались их использовать для того, чтобы переманить калмыков на свою сторону, советское руководство повторяло заклинания о "дружбе калмыцкого народа с великим русским народом", которая якобы родилась и укрепилась на протяжении столетий и выдержала решающее испытание в бурях Октябрьской революции.
Напоминалось о том, что калмыки уже в 17-м веке приняли активное участие в восстании Степана Разина (1667-1671 г.г.) и особенно в большой крестьянской войне 18-го века под руководством Емельяна Пугачёва (1773-1671 г.г.). Подчёркивалось их участие в войнах за "целостность Российского государства" под "гордыми знамёнами Петра Великого, Александра Суворова и Михаила Кутузова".
Напоминание о великом прошлом и призыв к патриотизму стали выражением новой линии советской военной пропаганды. И, несомненно, этот призыв к патриотизму сыграл свою роль в укреплении стойкости в борьбе против немецких захватчиков в коренной России и среди русских.
Но для народов, стремившихся к национальной автономии и даже независимости от России, такая пропаганда была слабым аргументом.

Так, профессор фон Рихтгофен в этой связи поставил вопрос:
Имеет ли Сталин вообще право поднимать вопрос о "героическом прошлом русской истории", если известно, что она - эта героическая история - ему идеологически абсолютно чужда и разрешенно ли ему упоминать имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, полководцев Суворова и Кутузова.
"Что общего в действительности," - спрашивал он иронически, - "может быть у большевиков с великими делами князей, Царей и Царских генералов?"
И ещё более абсурдно ссылаться на эти имена, обращаясь к калмыкам с призывом поддержать дело, которое им совершенно чуждо.
Что общего может быть у калмыков с Александром Невским и Дмитрием Донским, "если предки калмыков в те времена жили в своей собственной истории в Монголии далеко от России?"

Понятно в данном случае стремление немецкой пропаганды противопоставить большевизм как политическое явление героическому прошлому калмыков или русских и подчеркнуть независимость калмыцкой истории от назойливости русского соседа.
Историческая и политическая полемика не могла пройти мимо жесткой дискуссии о вопросе калмыцкого уровня жизни при советском режиме.

Kак раз здесь вопрос касался чувств самых простых людей.
В то время как немцы всячески пытались выпячивать теневые стороны советского государства, их советские коллеги превозносили действительные и мнимые достижения этого периода.
Советская пропаганда говорила о безнадёжно устаревших хозяйственных формах кочевой жизни, которые получили новое, современное дыхание только на пути социалистического преобразования - в данном случае, естественно, разрешалось говорить лишь о положительном.
В первую очередь называлось общее образование, которое стало таковым только после Октябрьской революции. Уже в 1934 году на территории Калмыкии было примерно 200 начальных школ, в 1940 - уже 300, кроме того педучилище и несколько институтов с чертами вузов с преподаванием предметов по сельскому хозяйству, медицине, ветеринарии.
Если в Царские времена большинство калмыков - 97,4 % - были неграмотными, то к началу Второй Мировой Войны всё было почти наоборот: Около 90 % жителей Калмыкии, не только калмыки, но и проживавшие тут национальные меньшинства русских, украинцев и татар, умели читать и писать. Упоминалось и об усилиях Советского правительства об исправлении тяжёлого Царского наследия в области здравоохранения - в борьбе с широко распространёнными туберкулёзом, сифилисом и трахомой.
Положительно сказалась и замена лекарей-гелюнгов современными медиками.
Правда, советские источники не скрывали, что тибетская медицина весьма успешно лечила многие болезни.
Если в Калмыкии до революции было 5 врачей, то в 1940 году существовало не менее 52 амбулаторий. Кроме того в Лоле, южнее Элисты был открыт большой санаторий для пациентов со всего Союза. В столице республики стал работать один из немногих институтов по исследованию чумы, после того как в 30-е годы в Калмыкии было зафиксировано несколько случаев этой болезни.
Прогресс в области медицины и образования был неоспорим.

Но когда советская пропаганда начинала говорить о якобы благотворном влиянии коллективизации и индустриализации, то она сразу оказывалась там, где её позиции были более чем уязвимы.
Слишком свежи были у людей воспоминания о бесчиссленных жертвах, которые потребовал экономический и социальный переворот.
(Арбаков автору, 10.2.1972 г.)

Кроме того калмыки не могли расстаться с ощущением, что они потеряли свою родную, свободную кочевую жизнь, взамен же получили не более богатое, но значительно более бедное прозябание, а с переходом к осёдлому образу жизни, как, например, в Элисте и других больших сёлах, и совершенно им чуждый образ жизни.
Любой немецкий солдат в Калмыкии мог в этом сам убедиться.

Немецкие власти были даже востребованы к тому, чтобы объяснять солдатам, что крайняя нищета калмыков не имеет отношения к их культурному миру.

О жалком существовании калмыков был вынужден высказаться и румынский подполковник Радулеску, который по поручению Генштаба посетил районы Элиста - Улан Эрге - Арсгир - Будённовск - Благодарное - Петровское - Ипатово.
В своём заключении о посещении степей севернее Маныча он писал, что там очень мало сёл и что "они производят отчаянно нищее впечатление и не имеют каких-либо источников для существования."

Бедность населения и тяжёлые условия жизни стали, конечно, для немецкой пропаганды самым желанным подарком.

После того как посланное в Элисту отделение пропаганды из Харькова не проявило никакой инициативы и понимания местных проблем, этой темой занялся профессор фон Рихтгофен.
Его идейная установка уже упоминалась - она была направлена на укрепление немецко-калмыцких отношений, укрепление национального калмыцкого сознания в противовес руссификации, стараясь не оскорбить при этом и чувствa русских.
Если его публицистическая работа была понятным образом направлена на подчёркивание противоречий между калмыками и советским режимом, то тем не менее он старался избегать открытой конфронтации с "великой революцией 1917 года" - он лишь протестовал против искажения её целей тиранией Сталина и его опричников.
Это проявилось в его полемике по поводу опубликованного в 1941 году письма партийного секретаря Лаврентьева "О повышении урожая и эффективности скотоводства" и опубликованного в 1942 году в Элисте "Справочника сельского агитатора по сбору урожая".
В своей статье в "Свободной земле" Рихтгофен говорит о принудительной коллективизации как о способе, которым Сталин покончил с обещаниями Ленина и 1917 года, отобрал землю у крестьян, у калмыков их стада, уничтожил их свободы, сделав их рабами труда, намного худшими чем в самые "мрачные периоды самых мрачных Царских времён".

Даже женщины и подростки должны нести "тяжкое бремя невыносимого труда при недопустимо низких оплате и питании".

Дальнейшее развитие колхозных и совхозных условий Рихтгофен обрисовывал в самых чёрных красках, поскольку практически такая экономика для него не имела будущего:
cнижение производительности вело автоматически к наказаниям или даже репрессиям и ещё более ухудшало положение, а повышение производительности - в духе Стахановского движения - вело к немедленному повышению рабочих норм и тем самым к безжалостной эксплуатации.

Все эти усилия служили - по мнению Рихтгофена - не интересам трудящихся и улучшению жизни, а наоборот - укреплению власти Сталинского режима, становлению гигантской военной промышленности и, в конечном счёте, осуществлению идеологических и империалистических целей большевизма.

Конечно, совсем не просто сравнивать такие немецкие тезисы с советскими аргументами и тем более пытаться свести их к одному общему знаменателю. Но можно с полной уверенностью сказать, что те, кто пытался помешать всё более крепнущему немецко-калмыцкому сотрудничеству должны были обращаться к другим лозунгам, а не к таким, как "благодаря колхозной системе мы получили беззаботную и богатую жизнь", а калмыки - "небывалый расцвет экономики и культуры".

Сегодня уже ни для кого не секрет, что именно организация колхозного строя стала одной из главнейших причин недовольства советской системой.

Немецкие документы подтверждают снова и снова, что сельское население в оккупированных районах Калмыкии как и на всей советской территории ничего более не желало так страстно как немедленного роспуска ненавистных колхозов и наделения собственной землёй.

обсудить на форуме

предыдущая | в содержание | следующая
to the library | номын сан руу | в библиотеку